Времена и нравы
Jun. 22nd, 2012 09:31 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
posicВообще, для современной эпохи характерно переживание травмы как основной источник рефлексии. Как человек, у которого достаточно личных травм и достаточно их переживания, но просто травмы эти и переживание их отличаются от наиболее распространенных вариантов, я чувствую это особенно остро.
Наиболее яркий пример -- травма Второй мировой войны, конечно. Среди выходцев из позднего СССР, распространены альтернативные варианты а) переживания распада СССР и б) переживания несправедливостей, совершенных по отношению к ним властями СССР, и т.д.
Не знаю уж, почему так получается. Что является источником этого явления? Нарциссизм, концентрация людей на самих себе и своих личных биографиях? Утрата абсолютных ориентиров, использование вместо них обстоятельств недавней истории? Объективно высокая травматичность двадцатого века?
Как бы там ни было, одним из особенно нелепых аспектов этой в целом нелепой ситуации является поляризация на почве теоретически бессодержательного вопроса о жестком отношении к людям или мягком отношении к людям. Бессодержательность здесь вытекает из завышенного уровня общности, из (имплицитной или эксплицитной) постановки вопроса об отношении ко всем людям сразу.
Говорившие "милосердный к жестоким станет жестоким к милосердным", считать ли их правыми по существу вопроса или нет, простигли проблему глубже всех современных обсуждателей абстрактных преимуществ жесткой или мягкой линии, вместе взятых: они, по крайней мере, понимали, что отношение к людям должно зависеть от того, что они из себя представляют или что они сделали.
Нелепость теории сопровождается, как оно водится, катастрофичностью практики. На одном полюсе можно наблюдать изобилие демонстративной несправедливости, бессмысленной жестокости и торжествующего зверства. На другом полюсе травмированные об первый полюс люди как будто всерьез считают, что трагизм жизни можно преодолеть, если исполниться готовности гладить по головке одних и терпеливо журить других. В число предназначенных к поглаживанию неизменно попадают негодяи, в категорию же предназначенных к пожурению -- люди с чувством собственного достоинства. На первом полюсе граждане с удовлетворением отмечают идиотизм второго, благополучно утверждаясь в своих убеждениях о пользе зверства.
Мой взгляд на это дело иной: трагичность жизни непреодолима. Как математик, я вижу с особенной ясностью, что моя мирная и безобидная, на взгляд посторонних, профессия -- если понимать ее, как поиск истины, а не как разновидность карьеры -- подразумевает близость трагедии большую, чем многие другие роды занятий. Можно привести пример с исследователем в области медицины, ставящим эксперимент на самом себе, но, в общем, идея понятна. Истина, наука, математика -- серьезные и опасные вещи, и стремление реализовать свой талант подразумевает в пределе готовность пойти на смерть, даже если большинство выдающихся талантов по факту живут благополучной жизнью и процветают.
Рисковавший жизнью сам, видящий рядом с собой рискующих других -- не постесняется и своей рукой подвергнуть опасности жизнь третьего, пошедшего путем покушения на те ценности, которым первый служит. Ничего поделать с этим нельзя: это жизнь, и она трагична.
Наиболее яркий пример -- травма Второй мировой войны, конечно. Среди выходцев из позднего СССР, распространены альтернативные варианты а) переживания распада СССР и б) переживания несправедливостей, совершенных по отношению к ним властями СССР, и т.д.
Не знаю уж, почему так получается. Что является источником этого явления? Нарциссизм, концентрация людей на самих себе и своих личных биографиях? Утрата абсолютных ориентиров, использование вместо них обстоятельств недавней истории? Объективно высокая травматичность двадцатого века?
Как бы там ни было, одним из особенно нелепых аспектов этой в целом нелепой ситуации является поляризация на почве теоретически бессодержательного вопроса о жестком отношении к людям или мягком отношении к людям. Бессодержательность здесь вытекает из завышенного уровня общности, из (имплицитной или эксплицитной) постановки вопроса об отношении ко всем людям сразу.
Говорившие "милосердный к жестоким станет жестоким к милосердным", считать ли их правыми по существу вопроса или нет, простигли проблему глубже всех современных обсуждателей абстрактных преимуществ жесткой или мягкой линии, вместе взятых: они, по крайней мере, понимали, что отношение к людям должно зависеть от того, что они из себя представляют или что они сделали.
Нелепость теории сопровождается, как оно водится, катастрофичностью практики. На одном полюсе можно наблюдать изобилие демонстративной несправедливости, бессмысленной жестокости и торжествующего зверства. На другом полюсе травмированные об первый полюс люди как будто всерьез считают, что трагизм жизни можно преодолеть, если исполниться готовности гладить по головке одних и терпеливо журить других. В число предназначенных к поглаживанию неизменно попадают негодяи, в категорию же предназначенных к пожурению -- люди с чувством собственного достоинства. На первом полюсе граждане с удовлетворением отмечают идиотизм второго, благополучно утверждаясь в своих убеждениях о пользе зверства.
Мой взгляд на это дело иной: трагичность жизни непреодолима. Как математик, я вижу с особенной ясностью, что моя мирная и безобидная, на взгляд посторонних, профессия -- если понимать ее, как поиск истины, а не как разновидность карьеры -- подразумевает близость трагедии большую, чем многие другие роды занятий. Можно привести пример с исследователем в области медицины, ставящим эксперимент на самом себе, но, в общем, идея понятна. Истина, наука, математика -- серьезные и опасные вещи, и стремление реализовать свой талант подразумевает в пределе готовность пойти на смерть, даже если большинство выдающихся талантов по факту живут благополучной жизнью и процветают.
Рисковавший жизнью сам, видящий рядом с собой рискующих других -- не постесняется и своей рукой подвергнуть опасности жизнь третьего, пошедшего путем покушения на те ценности, которым первый служит. Ничего поделать с этим нельзя: это жизнь, и она трагична.
