Разговор с И.П.

... Под конец он мне заявил, что его и мой способы заниматься математикой представляют собой две противоположности.

Я занимаюсь гомологической алгеброй, он -- комбинаторикой. Я делаю науку, он -- карьеру. Я строю абстрактные теории про пучки и категории без персперспектив конкретных приложений; он стремится к тому, чтобы в каждой статье получить в итоге число в ответе. Он не помнит, сколько у него рецензированных публикаций, говорит -- штук семьдесят; я точно помню, что у меня четырнадцать. У него среди этих условных семидесяти есть статья в Анналах. У меня среди этих четырнадцати три исследовательские монографии.

Он в самом деле подбирает себе стиль и способ работы в математике сообразно внешним обстоятельствам. "Сейчас, когда у меня теньюр и мне не нужно регулярно публиковаться, я хочу..." "Поскольку имеется немало профессоров в таком-то положении, и они руководят своими аспирантами таким-то образом, имеет смысл иногда писать такого-то рода тексты и публиковать их там-то." Я хочу делать то, что я хочу делать, а внешним обстоятельствам предлагается это обслуживать в меру их собственного разумения.

Я считаю, что я пробился и добился своего, по крайней мере, на определенном уровне. Он считает, что мне повезло.

... Он живет в Лос-Анджелесе и ходит на работу пешком. Я живу в Москве и теперь тоже могу придти пешком на работу, хотя возможность эта все же больше теоретическая. Он приезжает в Москву только ради родителей, которые в свое время отказались уезжать, а теперь не очень хорошо себя чувствуют. Я в свое время отказался уезжать, несмотря на давление родственников; потом уехал на время и вернулся; а побывать когда-либо в Лос-Анджелесе мне едва ли светит.

Я рассказывал ему, как какие-то журналистки/социологини расспрашивали меня, почему я вернулся, и что я не мог им этого объяснить. "Это действительно невозможно объяснить. Ты просто не прижился там." "Нет, просто у меня не было достаточно публикаций к окончанию постдоков." "Это и называется -- не прижился. Прижиться -- значило иметь столько публикаций, сколько нужно."

"Дело было так: осенью 95 года я долго пытался написать одну работу и не смог. После этого я надолго перестал публиковаться, а вместо этого учился писать длинные тексты. A pабота эта была в итоге написана в 2010 году." -- "Это действительно такая важная работа?" (Я что-то растерянно промямлил.)

В российской жизни его больше всего напрягает невозможность долгосрочного планирования, и отсутствие даже стремления к таковому. Я подтвердил ему, что мой горизонт планирования жизни не превышает года. 2013-14 учебный год надо как-то прожить и я как-то размышляю об этом. За пределами июня 2014 планы заканчиваются, воображение отказывает и наступает сплошной туман.

Он считает, что это ужасно. Я пересказал ему, как обычно пересказываю, рассказ мамы о путешествии на Иссык-Куль в середине 70-х годов: маленький самолетик летит ниже уровня гор, и каждый раз кажется, что вот же мы летим прямо в гору и сейчас в нее врежемся, но сбоку неожиданно открывается долина, и самолет в нее сворачивает.

... Я не знаю, кто из нас лучший математик, или кто ведет более праведную жизнь, и имеет ли вопрос смысл. Я думаю, что так, как я живу, моя жизнь и работа имеют гораздо больше смысла и значения, чем если бы я пытался жить, как он. Наверное, про него можно сказать то же самое.

К предыдущему

Моя проблема в том, что меня продолжают мучать все эти карьерные вещи, при всей моей браваде. На самом деле, бравада правильна, а мучения неправильны; пора бы уже перестать мучаться.

Я действительно занимаю не последнее место в московской математике, в которой действительно немало денег, которых мне действительно не так много нужно, и есть разумные основания предполагать, что то, что мне нужно, у меня будет, о чем позаботятся те, кому надлежит. Мне же надлежит делать дело (что я умею), а не думать о белиберде (чего я не умею).

В реальном действии оно так и происходит, но в рефлексии остается беспокойство, порождающее переживания, отнимающие время и силы и не порождающие ничего. Вот и сейчас.