Что ж, в конце концов

мое упование всегда состояло в том, что 1. моя деятельность полезна (в каком-то высшем смысле -- с точки зрения Бога) и 2. будущее подтвердит мою правоту (в каких-то фундаментальных вопросах, и прежде всего, по пункту 1.)

Я не пытался никого убедить, что мой способ жить и заниматься математикой правильный. Собственно, и в чем состоит этот способ, я тоже редко когда мог объяснить. Просто упрямо стоял на своем, продолжая делать то, что считал нужным и не делать того, что нужным не считал, что бы мне ни говорили, ни предлагали и ни советовали. Время должно было разрешить эти споры.

Попытки оказывать на меня давление бывали разные. Я отражал их подворачивавшимися под руку способами, не чураясь и скандалов, разрыва отношений, прекращения общения. В других случаях, наоборот, отмалчивался, уклонялся от предложений сотрудничества, переезжал жить подальше от мест концентрации источников оказываемого давления, и т.д.

Логике строительства карьеры в современной западной академии -- где нужно быстро продемонстрировать, какой ты выдающийся и многообещающий, чтобы получить постоянную позицию -- этот подход совершенно перпендикулярен (чтоб не сказать, противоположен). Я не стремился пустить пыль в глаза никому, и вообще, предпочитал быть, а не казаться.

Очевидно, что кто-то должен браться в юные годы за оригинальные долгосрочные исследовательские проекты с большим сроком созревания. В том числе, и такие, содержание которых лишь смутно, интуитивно ощущается и не может быть сформулировано.

Если большинство научной молодежи неспособно к этому и поступит умнее, послушавшись старших, пойдя проторенным путем и т.д. -- так ведь я не "большинство научной молодежи". Если кто не видит разницы между мной и другими, так это его проблемы. Глаза разуть нужно.

Если институциональная конструкция современной математики этого не позволяет, то это ее, такой институциональной конструкции, проблемы. Собственно, по факту можно сказать, что она, скорее, позволяет это, хотя и со скрипом и напрягом. Я ведь все-таки жив до сих пор, даже если иной раз и немножко чудом.

Что дальше? Это будущее, которое должно было подтвердить мою правоту -- оно уже наступило? Кто-то уже считает, что я сделал и делаю что-то достаточно важное в математике? Если нет, я готов подождать еще лет пятнадцать (нисколько не надеясь столько прожить, конечно). Или пятьдесят лет, или сто пятьдесят.

Собственно, вопрос упирается в значение слова "достаточно". Достаточно для чего? Для того, чтобы мне предложили условия, в которых я мог бы жить и работать? При моей склонности к неполиткорректным заявлениям и дорогостоящим принципам, может оказаться, что никаких научных заслуг для этого недостаточно.

Это с одной стороны -- а с другой, мне кажется, что существующая на сегодняшний день оценка сообществом математиков значимости моего научного вклада представляет собой величину, хотя и отчетливо большую нуля, но... как бы это сказать? Не знаю, как сказать, но, в общем, эта величина совсем невелика.

Скажем так: самая высокая конкретная оценка, которую я до сих пор слышал, состоит в том, что я заслуживаю позиции полного профессора одного из израильских университетов. Это прекрасно, но я далеко не уверен, что смог бы выполнять ту работу, которую выполняет большинство таких профессоров.

Плохо ли это? Может быть, не так уж и плохо. Через пятьдесят лет кто-то там поймет, насколько сильно кто-то там ошибался. См. пункт 2. Будет ли в том польза? Может быть, и будет. См. пункт 1.