О рецензировании, из разговоров

Если бы существовал журнал, где мне было бы удобно регулярно публиковаться -- и если бы там действительно принимали к печати мои работы -- я, возможно, как-то эмоционально идентифицировал бы себя с редакцией. Я предполагал бы, что их редакционная политика, наверное, не совсем бессмысленная, и мне было бы интересно помочь им ее проводить так, чтобы статьи, публикуемые рядом с моими, были получше, с моей точки зрения.

Если же в реальности мои работы в большинстве случаев или через раз отвергаются -- то тут возможны разные объяснения, конечно. Например, что процесс носит случайный характер -- положительная или отрицательная рецензия зависит от того, кого редактор выберет или кто согласится быть рецензентом и т.д. Но зачем мне участвовать в работе датчика случайных чисел? Если редакционный процесс носит существенно случайный характер, то осмысленным он не является. Этот свой случайный процесс они могут там с тем же успехом и без меня поддерживать.

В отсутствие же журналов, чья редакционная политика впечатляла бы меня своей осмысленностью и релевантностью моим потребностям, я идентифицируюсь с авторами, а не с редакторами (даже если это во многом один и тот же круг людей). В результате я не могу отделаться от чувства неловкости от сопричастности к тупой, бессмысленной несправедливости, которую представляет собой редакционный процесс. К какому бы выводу относительно публикации работы ни склонялась бы, или ни склоняла бы, предположительно, редакцию моя рецензия -- я чувствую себя неудобно перед автором работы, которую, может быть, отвергнут, потому что я ее недостаточно похвалил -- или перед авторами других работ, которые, может быть, отвергнут, чтобы освободить место для работы, которую я похвалил достаточно.

Эту субъективно ощущаемую вину свою я пытаюсь искупить тяжелым трудом, в форме особенно тщательной проработки собственно математических аспектов рецензий, которые я пишу. Проверкой корректности утверждений и рассуждений, указанием/исправлением ошибок, и т.д. В результате, после затраты большого количества всеобщего времени и моих сил на свет производится длинная, развернутая рецензия, набитая всякими мыслями и соображениями. Которую никто никогда не прочтет, кроме автора работы, т.к. жанр секретный.

***

А как должно быть? У научных изданий должен быть не "уровень" (выше/ниже), а лицо. В журнале И печатаются работы, которые нравятся известному математику Иванову и его творческим единомышленникам, а в журнале Р печатаются работы, которые знаменитый математик Рабинович и его ученики считают важными.

А как принимать после этого карьерные решения? Кого взять на работу, если один претендент на теньюр трек опубликовался у Иванова, а другой у Рабиновича? Ну, во-первых, никто в любом случае не принимает решения о найме на основании одних только уровней престижности журналов, в которых публиковались кандидаты.

Но, вообще, дело, собственно, в том, что у мест работы (департаментов, университетов, НИИ и т.д.) тоже должен быть не "уровень", а лицо. Бессменный в последние двадцать лет чейрмен департамента в Майами уважает Иванова, а пришедший к власти пять лет назад начальник в Сиэтле высоко ценит Рабиновича.

***

Понятно, что это просто примерная картина научно-социальной ситуации в Москве и России, от которой я сбежал в Израиль, и очень рад был, что живым вырвался. Почему так получается? Потому, что нет ответа на вопрос "какой способ организации огосударствленной научно-образовательной отрасли вы предпочитаете".

Можно еще спросить, кто лучше, Путин с вундервафлями или Обама с трансгендерными туалетами. Оба хуже.