![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
posic0. В чем состоят твои проблемы с научными журналами?
- В том, что они отказываются меня печатать, или просят, чтобы я для них рецензировал, или, в худшем случае, одновременно отказываются и просят. Впрочем, в известном смысле, последний случай настолько плох, что даже уже и хорош.
1. Начнем с более простого: почему бы тебе для них не порецензировать?
- Потому, что я отношусь к рецензированию как к некой, прежде всего, так сказать, научно-читательской задаче. Рассказать редактору, что написано в работе; рассказать авторам, что написано у них в работе. Указать на ошибки, предложить улучшения, может быть, даже ответы на вопросы, которыми безуспешно задавались авторы.
В существующей же на настоящий момент практике, рецензирование -- это упражнение власти, exercise of power. Рецензент -- это безответственно-анонимный представитель безличного "научного сообщества", наделенный властью решать, какие работы надо публиковать, а какие не надо, и где.
Поэтому я рецензирую мало, трудно, долго и ответственно. Редакциям же, судя по тому, что я вижу, нужно, чтобы им рецензировали много, легко, быстро и безответственно.
2. Это правда, что ты отказываешься оценивать соответствие уровня работы уровню журнала? Что это значит -- что всякий текст без неверных утверждений ты будешь рекомендовать к печати?
- Ответ на последний вопрос -- нет, конечно. Когда мне присылают, во второй половине 00-х годов, статью с новым доказательством кошулевости внешней алгебры с двумя образующими (и обещанием в дальнейших публикациях доказать кошулевость внешней алгебры с произвольным числом образующих) -- я рекомендую ее отвергнуть. Когда присылают статью с доказательством конечности финитистской гомологической размерности самодвойственной конечномерной кошулевой алгебры -- тоже. Хотя там все верно, бессмысленных утверждений нет, ошибок нет.
С моей точки зрения -- это статьи, которые должны быть отвергнуты любым журналом, называющим себя "научным". Да и, собственно, как угодно себя называющим. Их вообще не нужно печатать.
Что касается соответствия уровня работы уровню журнала, то да, кажется, последний раз я пытался высказываться в подобном ключе, когда писал первую в своей жизни рецензию. Статья была, насколько я помню, в итоге отвергнута во второй версии, но мне не очень понравился этот процесс, и с тех пор я таких оценок избегаю.
3. Почему?
- Потому, что у научной работы, может быть, еще есть тот или иной уровень, но никакого "уровня журнала" нет. Я бы сказал, что по нынешним временам, их "уровень" сводится обычно просто к тому, чтобы печатать посредственные работы и отвергать хорошие. То есть, понятие "уровня журнала" не определено, и постановка вопроса о соответствии не имеет смысла.
4. Все-таки, это не совсем понятно. Ты избегаешь всякого участия в отношениях власти вообще?
- Нет, конечно; это и невозможно. Просто отношения власти бывают разные, и участие бывает разным. Условно говоря, отношения власти в относительно свободной стране -- это немного одно. В брежневском СССР -- другое. В колонии общего режима -- третье, и так далее.
Для меня сейчас, окружающий мир в целом -- это такой брежневский СССР light. Ну, то есть, положим, в настоящем брежневском СССР я вообще не мог бы жить (когда Горбачев пришел к власти, мне было 12 лет, к каковому времени у меня, кажется, уже была за плечами история с публичными политическими высказываниями -- по существу, вполне абсурдными, конечно -- такого рода, какие внутренним режимом брежневского СССР никоим образом не предполагались).
Ну, так вот, и работать начальником чего-то там в СССР light -- не то же самое, что в свободном мире. Или даже не работать начальником, а помогать каким-то там начальникам проводить свою начальственную политику. Будь то научные начальники и научная политика, или любые другие.
Разумеется, полностью избежать всех элементов сотрудничества с властями предержащими невозможно, но уровень и характер такого сотрудничества может быть разным.
5. И все-таки, еще раз про уровни журналов. Ты считаешь, что иерархия уровней научных журналов вообще не нужна, и следует отказаться от нее в математике? Что будет лучше, когда останутся только два уровня, "мусорный" и "приличный"? Мне бы казалось, что нынешняя система с взаимодействующими иерархиями общематематических и специализированных журналов во многом хороша. Что сложность и разнообразие -- признаки здорового сообщества, а примитивизация -- не на пользу. Тем более, в науке.
- Я отвечу, пользуясь моей метафорой, что это ты меня спрашиваешь, какая, условно, внутренняя политика, с моей точки зрения, должна проводиться в нашем СССР-лайт. Я скажу, что никогда не считал и не считаю себя обязанным давать советы всем, кто их спрашивает, или, тем более, браться судить о желательности поверхностных изменений в условиях, когда корни проблем не затрагиваются и не обсуждаются.
Я бы даже пошел дальше и заметил, что сама постановка вопроса на уровне -- "Что, по-твоему, должен делать Брежнев, если ... ?" -- является характерным элементом риторики брежневских апологетов. Насквозь, с моей точки зрения, фальшивой. Что мне за забота? Я не советник Брежнева. Пусть застрелится или уйдет в отставку.
Я не знаю, какие и как должны издаваться журналы этим сообществом беспринципных приспособленцев и карьеристов, по недоразумению канающих теперь за ученых и математиков. По-моему, на такой вопрос не может быть никакого ответа. Приспособленцы и карьеристы должны идти продавать капусту -- первым делом. Потом уже можно и про научные журналы поговорить.
Во всяком случае, проблемы сообщества приспособленцев и карьеристов -- не мои проблемы. Знаешь анекдот про то, чего больше в американцах, высокомерия или невежества? "I have no idea, and couldn't care less."
6. Из твоих слов следует, что если бы математическое сообщество и его журналы больше походили на твой идеал правильного, "свободного мира", в такой идеальной ситуации -- ты бы согласился оценивать работы по их соответствию уровням журналов?
- Если бы я формировался и жил в свободном мире, я был бы немного другим человеком. Тем более, к нынешнему возрасту. С другим опытом, другим грузом накопленных впечатлений, переживаний, высказываний. Я не знаю, как бы я жил тогда, и что делал.
7. Что возвращает нас к вопросу о том, почему тебя не печатают. Точнее даже сказать, почему раньше печатали, а теперь перестали. Ты считаешь, что все математики, которые сейчас печатаются в ведущих журналы -- беспринципные приспособленцы и карьеристы? А печатают их именно потому, что их работы плохи?
- Нет, конечно. На самом деле, вообще, баланс конформизма-нонконформизма -- нетривиальная штука. Он у есть у всех, и бывает разным, и, как я сейчас думаю, по глубоким причинам.
Вообще, как мне кажется, взрослые люди, особенно те из них, которые чего-то добиваются в жизни -- они обычно достаточно сильно оптимизированы, и по совсем небольшому числу параметров. Человек формирует себя как инструмент для решения каких-то задач, и в то же время подбирает себе задачи, соответствующие своим наклонностям (изначальным или ранее сформированным). В чем бы ни состояли выбранные в результате критерии, процесс сходится довольно близко к оптимуму.
Это не значит, что люди безнравственны; скорее, они просто выбирают из обширной и несовместной совокупности нравственных максим, предлагаемых различными учениями, то, им лично больше подходит. Получается у всех по-разному, но в любом случае проблематика конформизма-нонконформизма представляет собой небольшую и, скорее, периферийную часть представленных в нашей культуре этических систем.
Конформизм и сам по себе -- широкое понятие. Гражданский конформизм -- это одно, конформизм члена профессионального сообщества или трудового коллектива -- другое, конформизм в выборе тем и методов для научного исследования -- третье. Это взаимосвязанные, но разные вещи.
Далее, талант математика -- еще более сложная штука. Сообразительность, воображение, умение овладевать новыми понятиями, проникать в суть проблем, выхватывать главное, прокладывать мыслительные ходы, выстраивать логические цепочки, видеть взаимосвязи идей и областей -- все это важно, и бывает представлено в разных пропорциях, но само по себе еще не дает ответа на вопрос, какие задачи стоят того, чтобы их решать.
Умение оценивать важность задач и областей в смысле потенциала развития, открывающихся в будущем взаимосвязей, приложений, решения давно стоящих открытых проблем -- может быть важнее всего, перечисленного выше; но ответ на вопрос, чем стоит заниматься, нельзя прямо вывести и из этих умений. Это вопрос о конечных целях. Что вы вообще хотите сделать?
В математике конечные цели не предзаданы, и ключевую роль играют эстетические критерии. Но эстетика -- это вопрос канона и традиции, что подразумевает некую совокупность текстов, ранее написанных другими людьми.
В психологии есть такое понятие -- референтная группа. Люди делают что-то, чтобы вырасти в чьих-то глазах. Дальше, это уже человек выбирает по себе. Кто-то жаждет восторгов более или менее широких аудиторий, кому-то лишь бы заслужить одобрение немногих великих, которых он боготворит, и так далее. Если у кого работает воображение, одобрение может быть и вчитываемым, предполагаемым -- в референтной группе могут состоять давно умершие люди, и т.д.
Но есть и другой взгляд на человеческое творчество. Бродский говорил о поэте, как об инструменте языка. Не удовлетворения чаяний тех или аудиторий, но жизни и развития языка -- безличной сущности, понимаемой абстрактно. Так же я могу сказать, что ученый есть инструмент жизни и развития научного знания как такового, тоже понимаемого как абстрактная, безличная сущность.
Я, на самом деле, думаю, что такая, присущая, в том числе, и мне, тяга к своему предмету творчества, в данном случае, предмету научного творчества, как таковому -- должна быть довольно редким явлением. Я, в каком-то смысле, всегда был таким -- еще в моем раннем детстве мои родители сокрушались, что я никого не люблю. Я погружен в свои абстракции.
Но большинству людей трудно любить абстракции. Еще раз: сама по себе математика как высокое искусство есть некий жанр, определяемый каноном и традицией, воплощенными в корпусе уже существующих математических идей и научных работ (или той его части, на которую человек предпочитает ориентироваться). Все эти работы сделаны какими-то людьми.
Тяга к математике как таковой подразумевает абстрагирование не только от авторов до текстов, но и далее, от текстов до тех чистых идей, в этих текстах выраженных, которые, собственно, и делают эти тексты образцами математики. Подразумевается, что у человека есть талант узнавать настоящую математику там, где он ее видит. Вооружившись этим талантом, он изучает сделанное его предшественниками. И на этой основе формирует свое понимание того, что такое математика (или та или иная ее область), каково ее нынешнее состояние, и что стоит к этому добавить.
8. И понимание это может быть признано правильным -- на каком, собственно говоря, основании?
- Вопрос неправильно поставлен. Понимание это является правильным в той мере, в которой в нем отражены элементы взгляда Бога на созданный им математический мир. В практическом плане, такая правильность является предметом веры. Бог подтвердит или опровергнет истинность этой веры тогда и так, когда и как Он сочтет нужным это сделать. И, конечно, в глазах тех людей, в глазах которых сочтет нужным.
9. Это непохоже на операционабельное определение.
- Кому и зачем, в подобных делах, нужны операционабельные определения? Зачем тебе операционабельное определение хороших стихов, например? Ты можешь решить для себя сам или спросить мнений тех, кому доверяешь.
Если подобные определения зачем-то нужны литературоведам или там, соответственно, науковедам, то пусть у них голова и болит. С меня достаточно того, что литературоведы не должны командовать поэтами, а науковеды -- учеными.
10. Почему?
- Потому же, почему востоковеды не должны командовать арабами или японцами.
11. Ну хорошо, но все-таки есть разница между математикой и стихами. Науки представляют собой накопленный, кумулятивный результат труда множества людей. И математику не читают просто так "на ночь", но специально изучают в университетах годами.
- Качественной разницы скорее нет, чем есть; количественная разница может быть или не быть; но все это неважно. Каждый все равно решает сам для себя, к чему ему хотелось бы кумулятивно присоединить плоды своего труда. Я, например, люблю размышлять о политике, но к политологии как реально сложившейся области знания отношусь скептически, в связи с чем и не пишу научных работ в продолжение ранее сделанного в этой области.
Точно так же, я никому не посоветую изучать в университете экономику, социологию или политологию (кроме как разве с такими оговорками, которые превратили бы подобный совет в что-то очень близкое к его противоположности). Хотя то, что должно было бы быть, или что эти дисциплины пытаются выдать, за предметы своего изучения -- человеческое общество, разделение труда, отношения власти -- сами по себе, как предметы для осмысления, представляются мне вещами интересными и важными.
Собственно, вопрос, к которому этот разговор нас приводит, называется "социологические определения областей деятельности". Скажем, социологическое определение математики гласит, что математика -- это то, чем занимаются или интересуются математики.
12. Но ведь, на самом деле, никаких других определений и нет.
Там, где "нет других определений", не бывает никакого "на самом деле". Это, на самом деле, основной вопрос постмодернизма -- о существовании истины помимо людских мнений.
На него можно просто ответить, что если истины нет, то и людских мнений тоже нет. Есть только людские мнения о людских мнениях. То есть, я, конечно, хотел сказать -- людские мнения о людских мнениях о людских мнениях. Это бесконечный регресс такой дурной, в рамках которого невозможны никакие науки и никакое понимание чего бы то ни было.
Определение должно быть развернуто в обратную сторону. Процитирую еще раз Бродского, из Нобелевской речи: "Только если мы решили, что `сапиенсу' пора остановиться в своем развитии, литературе следует говорить на языке народа. В противном случае, народу следует говорить на языке литературы."
Так же, я скажу, что математики -- это те, кто занимаются или интересуются математикой. Не обязательно каждый из них -- всей математикой, конечно; но какой-то ее частью или разновидностью.
13. А математика -- это то, что соответствует канону, известному Богу?
Да.
14. И тут тебя, конечно, спросят: а зарплату тебе тоже Бог платить будет?
А кто, по мнению этих людей, платит им зарплаты? ВЦСПС?
15. Мы отвлеклись, и ты так и не ответил на вопрос номер 7. Нельзя ли все-таки его прямо прокомментировать?
- Ну, что здесь комментировать? Хорошо публикуются работы, отвечающие предпочтениям каких-то конкретных аудиторий, состоящих из ныне живущих и активных в научном сообществе людей. Редакторов, рецензентов, читателей, как их видят редакторы и рецензенты, и т.д. (Это я еще предполагаю, что публикабельность определяется текстом работы, а не фамилией автора на заглавной странице и его принадлежностью к тем или иным группировкам.)
Дальше, это уже вопрос о nature и nurture. Потому ли работы данного автора нравятся аудиториям, что у него природный талант к созданию именно таких вещей, которые, по стечению обстоятельств, нравятся ныне аудиториям? Или потому, что на протяжении своей жизни он направлял развитие своих научных талантов до какой-то степени именно к тому, чтобы нравиться конкретным аудиториям, возможно, в ущерб подлинной глубине и качеству? Может быть, у него вообще, безотносительно науки, природная склонность к тому, чтобы нравиться людям?
Каковы бы ни были ответы на эти вопросы, ясно, что конформист может писать хорошие работы, но не благодаря конформизму его работы хороши. В то же время вполне вероятно, что именно вследствие определенной конформности его работы хорошо публикуются.
Интереснее там, конечно, другое: почему меня раньше публиковали, а теперь перестали.
16. И почему же?
- Похоже, имеет место некоторое движение в противоположных направлениях, у меня и у "математического сообщества". С одной стороны, ситуация с журналами объективно ухудшается.
17. Почему?
- Потому же, почему все в современном мире ухудшается. То есть, хотя бы уже потому, что жизнь не стоит на месте, а огосударствленные отрасли неспособны, неизбежно модернизируясь, развиваться к лучшему, а только деградировать. В случае с научными журналами, в этом контексте обычно упоминают информационные технологии: компьютеры, интернет, электронные архивы препринтов и т.д. Традиционная институциональная структура научных изданий перестает соответствовать новым реалиям, а отбор улучшающих модификаций невозможен за отсутствием стимулов.
Я не знаю конкретики, но многие утверждают, и я не слыхал, чтобы кто-нибудь отрицал, что проблема со склонностью печатать не столько "нравящиеся" тексты, сколько "своих" авторов, действительно имеет место. Обычно в этом контексте употребляется слово "мафии".
Слыхал я и о том, что прошла некая волна попыток журналов "поднять свой уровень". Возможно, под "уровнем" по нынешним временам понимается что-то вроде импакт-факторов, какие-то комбинации наукометрических показателей. Естественно, подобные кампании ведут только к снижению подлинного научного уровня и росту конформности и имитации.
18. А твой нонконформизм увеличивается, да?
- Да, и по ряду причин. Отчасти это даже вопрос внешнего восприятия и естественное следствие роста статуса, вообще не привязанное к моей текущей внутренней эволюции. Что бы я сейчас ни писал, есть накопленный корпус моих работ. Разные люди мне говорили, что я просто перестал восприниматься как представитель "русской мафии" и стал такой сам-по-себе-математик (пусть даже российского или московского происхождения).
Одно дело -- напечатать молодого человека из Москвы, чтобы не задеть кого-нибудь из влиятельных людей постарше из Москвы. Другое дело -- напечатать лично меня, в отношения власти в научном сообществе мало встроенного (и даже их во многом избегающего, см. выше).
Дальше, есть внутренняя логика развития тематики моей научной работы. Стиль и манера мои таковы, что это во многом логика последовательного движения в одном направлении. Исходная точка находится где-то вблизи общепринятых идей, но со временем мои работы уходят от них вдаль. Поэтому ситуация, когда я годами и чуть не десятилетиями не публиковал свои результаты -- была, странным образом, в чем-то даже адекватной: за это время формировалась аудитория для их восприятия, подготовленная, в том числе, на почве моих предшествующих работ.
Скажем, к 2009 году, когда вышел мой препринт о производных категориях второго рода, существовало уже несколько частичных разработок других авторов, появившихся, в том числе, не без влияния моей статьи 1993 года о неоднородной двойственности. Если бы работу о производных категориях второго рода, придуманную в основном в 1999 году, я написал не в конце 2000-х годов, а на рубеже тысячелетий -- она поначалу воспринималась бы труднее.
Так же и у книжки про квадратичные алгебры, в 1996 году уже в основном написанной, к 2005 году, когда она была издана, была, вероятно, намного более широкая аудитория, чем где-нибудь в конце 90-х. И подготовлена эта аудитория была многочисленными статьями о квадратичных и кошулевых алгебрах, вышедшими в 90-х и первой половине 00-х годов (включая и две мои статьи в "Функциональном анализе" 1993 и 1995 гг., и статьи моего соавтора Саши П., и т.д.)
На нынешний момент, аудитория для позднейших моих работ, подаваемых сейчас в печать, может быть очень ограниченной.
19. А зачем вообще публиковать тексты, у которых нет читателей?
- Научный журнал -- не бульварная газета. Научный журнал должен публиковать не то, что, по его мнению, будет интересно его аудитории, а то, чем, по его мнению, следовало бы заинтересоваться его аудитории. Не то, что, предположительно, интересно читателям, а то, что считают интересным и важным редакторы.
В идеале, вообще, научный журнал издается группой творческих (научных, эстетических) единомышленников, публикующих работы, соответствующие их взгляду на предмет. Кружком, школой и т.д. Такой журнал сам формирует свою собственную аудиторию, а не потакает заранее существующим аудиториям.
20. Ты стал бы читать журнал, редактор которого хочет рассказать тебе, чем тебе следует интересоваться?
- Конечно! Т.е., вернее сказать, я, может быть, не стал бы читать никаких журналов. Но уж, во всяком случае, я не вижу смысла читать журналы, в которых публикуется то, что, по предположению редакции, интересно каким-то там аудиториям.
Что происходит сейчас интересного в математике, по мнению уважаемых мною ученых Икс и Игрек -- вопрос, который может меня заинтересовать или не заинтересовать. В зависимости, допустим, от моего собственного состояния в данный момент времени, от того, на какой стадии находятся мои собственные исследования, и т.д.
Но чем сейчас интересуются, скажем, широкие массы алгебраистов и т.п. (в том или ином понимании слова "алгебраист" и т.п.) -- вопрос, заведомо лишенный для меня всякого интереса. Ну, я же математик, а не историк или социолог науки, да?
21. Ну да, ты же не собираешься писать то, что им было бы интересно.
- Разумеется. Собственно, это возвращает нас к вопросу о моем нонконформизме, который увеличивается, в том числе, и по моим внутренним причинам. Таково просто общее направление моей внутренней эволюции -- или, в любом случае, таким оно оставалось на протяжении всех последних лет.
22. На протяжении каких последних лет?
- Последних лет двадцати, мне кажется -- со студенческих времен. Можно сказать, что эта тенденция была задана рефлексией над переживанием опыта жизненных компромиссов, на которые приходилось идти в школьные, студенческие и аспирантские годы.
(Продолжение следует.)
- В том, что они отказываются меня печатать, или просят, чтобы я для них рецензировал, или, в худшем случае, одновременно отказываются и просят. Впрочем, в известном смысле, последний случай настолько плох, что даже уже и хорош.
1. Начнем с более простого: почему бы тебе для них не порецензировать?
- Потому, что я отношусь к рецензированию как к некой, прежде всего, так сказать, научно-читательской задаче. Рассказать редактору, что написано в работе; рассказать авторам, что написано у них в работе. Указать на ошибки, предложить улучшения, может быть, даже ответы на вопросы, которыми безуспешно задавались авторы.
В существующей же на настоящий момент практике, рецензирование -- это упражнение власти, exercise of power. Рецензент -- это безответственно-анонимный представитель безличного "научного сообщества", наделенный властью решать, какие работы надо публиковать, а какие не надо, и где.
Поэтому я рецензирую мало, трудно, долго и ответственно. Редакциям же, судя по тому, что я вижу, нужно, чтобы им рецензировали много, легко, быстро и безответственно.
2. Это правда, что ты отказываешься оценивать соответствие уровня работы уровню журнала? Что это значит -- что всякий текст без неверных утверждений ты будешь рекомендовать к печати?
- Ответ на последний вопрос -- нет, конечно. Когда мне присылают, во второй половине 00-х годов, статью с новым доказательством кошулевости внешней алгебры с двумя образующими (и обещанием в дальнейших публикациях доказать кошулевость внешней алгебры с произвольным числом образующих) -- я рекомендую ее отвергнуть. Когда присылают статью с доказательством конечности финитистской гомологической размерности самодвойственной конечномерной кошулевой алгебры -- тоже. Хотя там все верно, бессмысленных утверждений нет, ошибок нет.
С моей точки зрения -- это статьи, которые должны быть отвергнуты любым журналом, называющим себя "научным". Да и, собственно, как угодно себя называющим. Их вообще не нужно печатать.
Что касается соответствия уровня работы уровню журнала, то да, кажется, последний раз я пытался высказываться в подобном ключе, когда писал первую в своей жизни рецензию. Статья была, насколько я помню, в итоге отвергнута во второй версии, но мне не очень понравился этот процесс, и с тех пор я таких оценок избегаю.
3. Почему?
- Потому, что у научной работы, может быть, еще есть тот или иной уровень, но никакого "уровня журнала" нет. Я бы сказал, что по нынешним временам, их "уровень" сводится обычно просто к тому, чтобы печатать посредственные работы и отвергать хорошие. То есть, понятие "уровня журнала" не определено, и постановка вопроса о соответствии не имеет смысла.
4. Все-таки, это не совсем понятно. Ты избегаешь всякого участия в отношениях власти вообще?
- Нет, конечно; это и невозможно. Просто отношения власти бывают разные, и участие бывает разным. Условно говоря, отношения власти в относительно свободной стране -- это немного одно. В брежневском СССР -- другое. В колонии общего режима -- третье, и так далее.
Для меня сейчас, окружающий мир в целом -- это такой брежневский СССР light. Ну, то есть, положим, в настоящем брежневском СССР я вообще не мог бы жить (когда Горбачев пришел к власти, мне было 12 лет, к каковому времени у меня, кажется, уже была за плечами история с публичными политическими высказываниями -- по существу, вполне абсурдными, конечно -- такого рода, какие внутренним режимом брежневского СССР никоим образом не предполагались).
Ну, так вот, и работать начальником чего-то там в СССР light -- не то же самое, что в свободном мире. Или даже не работать начальником, а помогать каким-то там начальникам проводить свою начальственную политику. Будь то научные начальники и научная политика, или любые другие.
Разумеется, полностью избежать всех элементов сотрудничества с властями предержащими невозможно, но уровень и характер такого сотрудничества может быть разным.
5. И все-таки, еще раз про уровни журналов. Ты считаешь, что иерархия уровней научных журналов вообще не нужна, и следует отказаться от нее в математике? Что будет лучше, когда останутся только два уровня, "мусорный" и "приличный"? Мне бы казалось, что нынешняя система с взаимодействующими иерархиями общематематических и специализированных журналов во многом хороша. Что сложность и разнообразие -- признаки здорового сообщества, а примитивизация -- не на пользу. Тем более, в науке.
- Я отвечу, пользуясь моей метафорой, что это ты меня спрашиваешь, какая, условно, внутренняя политика, с моей точки зрения, должна проводиться в нашем СССР-лайт. Я скажу, что никогда не считал и не считаю себя обязанным давать советы всем, кто их спрашивает, или, тем более, браться судить о желательности поверхностных изменений в условиях, когда корни проблем не затрагиваются и не обсуждаются.
Я бы даже пошел дальше и заметил, что сама постановка вопроса на уровне -- "Что, по-твоему, должен делать Брежнев, если ... ?" -- является характерным элементом риторики брежневских апологетов. Насквозь, с моей точки зрения, фальшивой. Что мне за забота? Я не советник Брежнева. Пусть застрелится или уйдет в отставку.
Я не знаю, какие и как должны издаваться журналы этим сообществом беспринципных приспособленцев и карьеристов, по недоразумению канающих теперь за ученых и математиков. По-моему, на такой вопрос не может быть никакого ответа. Приспособленцы и карьеристы должны идти продавать капусту -- первым делом. Потом уже можно и про научные журналы поговорить.
Во всяком случае, проблемы сообщества приспособленцев и карьеристов -- не мои проблемы. Знаешь анекдот про то, чего больше в американцах, высокомерия или невежества? "I have no idea, and couldn't care less."
6. Из твоих слов следует, что если бы математическое сообщество и его журналы больше походили на твой идеал правильного, "свободного мира", в такой идеальной ситуации -- ты бы согласился оценивать работы по их соответствию уровням журналов?
- Если бы я формировался и жил в свободном мире, я был бы немного другим человеком. Тем более, к нынешнему возрасту. С другим опытом, другим грузом накопленных впечатлений, переживаний, высказываний. Я не знаю, как бы я жил тогда, и что делал.
7. Что возвращает нас к вопросу о том, почему тебя не печатают. Точнее даже сказать, почему раньше печатали, а теперь перестали. Ты считаешь, что все математики, которые сейчас печатаются в ведущих журналы -- беспринципные приспособленцы и карьеристы? А печатают их именно потому, что их работы плохи?
- Нет, конечно. На самом деле, вообще, баланс конформизма-нонконформизма -- нетривиальная штука. Он у есть у всех, и бывает разным, и, как я сейчас думаю, по глубоким причинам.
Вообще, как мне кажется, взрослые люди, особенно те из них, которые чего-то добиваются в жизни -- они обычно достаточно сильно оптимизированы, и по совсем небольшому числу параметров. Человек формирует себя как инструмент для решения каких-то задач, и в то же время подбирает себе задачи, соответствующие своим наклонностям (изначальным или ранее сформированным). В чем бы ни состояли выбранные в результате критерии, процесс сходится довольно близко к оптимуму.
Это не значит, что люди безнравственны; скорее, они просто выбирают из обширной и несовместной совокупности нравственных максим, предлагаемых различными учениями, то, им лично больше подходит. Получается у всех по-разному, но в любом случае проблематика конформизма-нонконформизма представляет собой небольшую и, скорее, периферийную часть представленных в нашей культуре этических систем.
Конформизм и сам по себе -- широкое понятие. Гражданский конформизм -- это одно, конформизм члена профессионального сообщества или трудового коллектива -- другое, конформизм в выборе тем и методов для научного исследования -- третье. Это взаимосвязанные, но разные вещи.
Далее, талант математика -- еще более сложная штука. Сообразительность, воображение, умение овладевать новыми понятиями, проникать в суть проблем, выхватывать главное, прокладывать мыслительные ходы, выстраивать логические цепочки, видеть взаимосвязи идей и областей -- все это важно, и бывает представлено в разных пропорциях, но само по себе еще не дает ответа на вопрос, какие задачи стоят того, чтобы их решать.
Умение оценивать важность задач и областей в смысле потенциала развития, открывающихся в будущем взаимосвязей, приложений, решения давно стоящих открытых проблем -- может быть важнее всего, перечисленного выше; но ответ на вопрос, чем стоит заниматься, нельзя прямо вывести и из этих умений. Это вопрос о конечных целях. Что вы вообще хотите сделать?
В математике конечные цели не предзаданы, и ключевую роль играют эстетические критерии. Но эстетика -- это вопрос канона и традиции, что подразумевает некую совокупность текстов, ранее написанных другими людьми.
В психологии есть такое понятие -- референтная группа. Люди делают что-то, чтобы вырасти в чьих-то глазах. Дальше, это уже человек выбирает по себе. Кто-то жаждет восторгов более или менее широких аудиторий, кому-то лишь бы заслужить одобрение немногих великих, которых он боготворит, и так далее. Если у кого работает воображение, одобрение может быть и вчитываемым, предполагаемым -- в референтной группе могут состоять давно умершие люди, и т.д.
Но есть и другой взгляд на человеческое творчество. Бродский говорил о поэте, как об инструменте языка. Не удовлетворения чаяний тех или аудиторий, но жизни и развития языка -- безличной сущности, понимаемой абстрактно. Так же я могу сказать, что ученый есть инструмент жизни и развития научного знания как такового, тоже понимаемого как абстрактная, безличная сущность.
Я, на самом деле, думаю, что такая, присущая, в том числе, и мне, тяга к своему предмету творчества, в данном случае, предмету научного творчества, как таковому -- должна быть довольно редким явлением. Я, в каком-то смысле, всегда был таким -- еще в моем раннем детстве мои родители сокрушались, что я никого не люблю. Я погружен в свои абстракции.
Но большинству людей трудно любить абстракции. Еще раз: сама по себе математика как высокое искусство есть некий жанр, определяемый каноном и традицией, воплощенными в корпусе уже существующих математических идей и научных работ (или той его части, на которую человек предпочитает ориентироваться). Все эти работы сделаны какими-то людьми.
Тяга к математике как таковой подразумевает абстрагирование не только от авторов до текстов, но и далее, от текстов до тех чистых идей, в этих текстах выраженных, которые, собственно, и делают эти тексты образцами математики. Подразумевается, что у человека есть талант узнавать настоящую математику там, где он ее видит. Вооружившись этим талантом, он изучает сделанное его предшественниками. И на этой основе формирует свое понимание того, что такое математика (или та или иная ее область), каково ее нынешнее состояние, и что стоит к этому добавить.
8. И понимание это может быть признано правильным -- на каком, собственно говоря, основании?
- Вопрос неправильно поставлен. Понимание это является правильным в той мере, в которой в нем отражены элементы взгляда Бога на созданный им математический мир. В практическом плане, такая правильность является предметом веры. Бог подтвердит или опровергнет истинность этой веры тогда и так, когда и как Он сочтет нужным это сделать. И, конечно, в глазах тех людей, в глазах которых сочтет нужным.
9. Это непохоже на операционабельное определение.
- Кому и зачем, в подобных делах, нужны операционабельные определения? Зачем тебе операционабельное определение хороших стихов, например? Ты можешь решить для себя сам или спросить мнений тех, кому доверяешь.
Если подобные определения зачем-то нужны литературоведам или там, соответственно, науковедам, то пусть у них голова и болит. С меня достаточно того, что литературоведы не должны командовать поэтами, а науковеды -- учеными.
10. Почему?
- Потому же, почему востоковеды не должны командовать арабами или японцами.
11. Ну хорошо, но все-таки есть разница между математикой и стихами. Науки представляют собой накопленный, кумулятивный результат труда множества людей. И математику не читают просто так "на ночь", но специально изучают в университетах годами.
- Качественной разницы скорее нет, чем есть; количественная разница может быть или не быть; но все это неважно. Каждый все равно решает сам для себя, к чему ему хотелось бы кумулятивно присоединить плоды своего труда. Я, например, люблю размышлять о политике, но к политологии как реально сложившейся области знания отношусь скептически, в связи с чем и не пишу научных работ в продолжение ранее сделанного в этой области.
Точно так же, я никому не посоветую изучать в университете экономику, социологию или политологию (кроме как разве с такими оговорками, которые превратили бы подобный совет в что-то очень близкое к его противоположности). Хотя то, что должно было бы быть, или что эти дисциплины пытаются выдать, за предметы своего изучения -- человеческое общество, разделение труда, отношения власти -- сами по себе, как предметы для осмысления, представляются мне вещами интересными и важными.
Собственно, вопрос, к которому этот разговор нас приводит, называется "социологические определения областей деятельности". Скажем, социологическое определение математики гласит, что математика -- это то, чем занимаются или интересуются математики.
12. Но ведь, на самом деле, никаких других определений и нет.
Там, где "нет других определений", не бывает никакого "на самом деле". Это, на самом деле, основной вопрос постмодернизма -- о существовании истины помимо людских мнений.
На него можно просто ответить, что если истины нет, то и людских мнений тоже нет. Есть только людские мнения о людских мнениях. То есть, я, конечно, хотел сказать -- людские мнения о людских мнениях о людских мнениях. Это бесконечный регресс такой дурной, в рамках которого невозможны никакие науки и никакое понимание чего бы то ни было.
Определение должно быть развернуто в обратную сторону. Процитирую еще раз Бродского, из Нобелевской речи: "Только если мы решили, что `сапиенсу' пора остановиться в своем развитии, литературе следует говорить на языке народа. В противном случае, народу следует говорить на языке литературы."
Так же, я скажу, что математики -- это те, кто занимаются или интересуются математикой. Не обязательно каждый из них -- всей математикой, конечно; но какой-то ее частью или разновидностью.
13. А математика -- это то, что соответствует канону, известному Богу?
Да.
14. И тут тебя, конечно, спросят: а зарплату тебе тоже Бог платить будет?
А кто, по мнению этих людей, платит им зарплаты? ВЦСПС?
15. Мы отвлеклись, и ты так и не ответил на вопрос номер 7. Нельзя ли все-таки его прямо прокомментировать?
- Ну, что здесь комментировать? Хорошо публикуются работы, отвечающие предпочтениям каких-то конкретных аудиторий, состоящих из ныне живущих и активных в научном сообществе людей. Редакторов, рецензентов, читателей, как их видят редакторы и рецензенты, и т.д. (Это я еще предполагаю, что публикабельность определяется текстом работы, а не фамилией автора на заглавной странице и его принадлежностью к тем или иным группировкам.)
Дальше, это уже вопрос о nature и nurture. Потому ли работы данного автора нравятся аудиториям, что у него природный талант к созданию именно таких вещей, которые, по стечению обстоятельств, нравятся ныне аудиториям? Или потому, что на протяжении своей жизни он направлял развитие своих научных талантов до какой-то степени именно к тому, чтобы нравиться конкретным аудиториям, возможно, в ущерб подлинной глубине и качеству? Может быть, у него вообще, безотносительно науки, природная склонность к тому, чтобы нравиться людям?
Каковы бы ни были ответы на эти вопросы, ясно, что конформист может писать хорошие работы, но не благодаря конформизму его работы хороши. В то же время вполне вероятно, что именно вследствие определенной конформности его работы хорошо публикуются.
Интереснее там, конечно, другое: почему меня раньше публиковали, а теперь перестали.
16. И почему же?
- Похоже, имеет место некоторое движение в противоположных направлениях, у меня и у "математического сообщества". С одной стороны, ситуация с журналами объективно ухудшается.
17. Почему?
- Потому же, почему все в современном мире ухудшается. То есть, хотя бы уже потому, что жизнь не стоит на месте, а огосударствленные отрасли неспособны, неизбежно модернизируясь, развиваться к лучшему, а только деградировать. В случае с научными журналами, в этом контексте обычно упоминают информационные технологии: компьютеры, интернет, электронные архивы препринтов и т.д. Традиционная институциональная структура научных изданий перестает соответствовать новым реалиям, а отбор улучшающих модификаций невозможен за отсутствием стимулов.
Я не знаю конкретики, но многие утверждают, и я не слыхал, чтобы кто-нибудь отрицал, что проблема со склонностью печатать не столько "нравящиеся" тексты, сколько "своих" авторов, действительно имеет место. Обычно в этом контексте употребляется слово "мафии".
Слыхал я и о том, что прошла некая волна попыток журналов "поднять свой уровень". Возможно, под "уровнем" по нынешним временам понимается что-то вроде импакт-факторов, какие-то комбинации наукометрических показателей. Естественно, подобные кампании ведут только к снижению подлинного научного уровня и росту конформности и имитации.
18. А твой нонконформизм увеличивается, да?
- Да, и по ряду причин. Отчасти это даже вопрос внешнего восприятия и естественное следствие роста статуса, вообще не привязанное к моей текущей внутренней эволюции. Что бы я сейчас ни писал, есть накопленный корпус моих работ. Разные люди мне говорили, что я просто перестал восприниматься как представитель "русской мафии" и стал такой сам-по-себе-математик (пусть даже российского или московского происхождения).
Одно дело -- напечатать молодого человека из Москвы, чтобы не задеть кого-нибудь из влиятельных людей постарше из Москвы. Другое дело -- напечатать лично меня, в отношения власти в научном сообществе мало встроенного (и даже их во многом избегающего, см. выше).
Дальше, есть внутренняя логика развития тематики моей научной работы. Стиль и манера мои таковы, что это во многом логика последовательного движения в одном направлении. Исходная точка находится где-то вблизи общепринятых идей, но со временем мои работы уходят от них вдаль. Поэтому ситуация, когда я годами и чуть не десятилетиями не публиковал свои результаты -- была, странным образом, в чем-то даже адекватной: за это время формировалась аудитория для их восприятия, подготовленная, в том числе, на почве моих предшествующих работ.
Скажем, к 2009 году, когда вышел мой препринт о производных категориях второго рода, существовало уже несколько частичных разработок других авторов, появившихся, в том числе, не без влияния моей статьи 1993 года о неоднородной двойственности. Если бы работу о производных категориях второго рода, придуманную в основном в 1999 году, я написал не в конце 2000-х годов, а на рубеже тысячелетий -- она поначалу воспринималась бы труднее.
Так же и у книжки про квадратичные алгебры, в 1996 году уже в основном написанной, к 2005 году, когда она была издана, была, вероятно, намного более широкая аудитория, чем где-нибудь в конце 90-х. И подготовлена эта аудитория была многочисленными статьями о квадратичных и кошулевых алгебрах, вышедшими в 90-х и первой половине 00-х годов (включая и две мои статьи в "Функциональном анализе" 1993 и 1995 гг., и статьи моего соавтора Саши П., и т.д.)
На нынешний момент, аудитория для позднейших моих работ, подаваемых сейчас в печать, может быть очень ограниченной.
19. А зачем вообще публиковать тексты, у которых нет читателей?
- Научный журнал -- не бульварная газета. Научный журнал должен публиковать не то, что, по его мнению, будет интересно его аудитории, а то, чем, по его мнению, следовало бы заинтересоваться его аудитории. Не то, что, предположительно, интересно читателям, а то, что считают интересным и важным редакторы.
В идеале, вообще, научный журнал издается группой творческих (научных, эстетических) единомышленников, публикующих работы, соответствующие их взгляду на предмет. Кружком, школой и т.д. Такой журнал сам формирует свою собственную аудиторию, а не потакает заранее существующим аудиториям.
20. Ты стал бы читать журнал, редактор которого хочет рассказать тебе, чем тебе следует интересоваться?
- Конечно! Т.е., вернее сказать, я, может быть, не стал бы читать никаких журналов. Но уж, во всяком случае, я не вижу смысла читать журналы, в которых публикуется то, что, по предположению редакции, интересно каким-то там аудиториям.
Что происходит сейчас интересного в математике, по мнению уважаемых мною ученых Икс и Игрек -- вопрос, который может меня заинтересовать или не заинтересовать. В зависимости, допустим, от моего собственного состояния в данный момент времени, от того, на какой стадии находятся мои собственные исследования, и т.д.
Но чем сейчас интересуются, скажем, широкие массы алгебраистов и т.п. (в том или ином понимании слова "алгебраист" и т.п.) -- вопрос, заведомо лишенный для меня всякого интереса. Ну, я же математик, а не историк или социолог науки, да?
21. Ну да, ты же не собираешься писать то, что им было бы интересно.
- Разумеется. Собственно, это возвращает нас к вопросу о моем нонконформизме, который увеличивается, в том числе, и по моим внутренним причинам. Таково просто общее направление моей внутренней эволюции -- или, в любом случае, таким оно оставалось на протяжении всех последних лет.
22. На протяжении каких последних лет?
- Последних лет двадцати, мне кажется -- со студенческих времен. Можно сказать, что эта тенденция была задана рефлексией над переживанием опыта жизненных компромиссов, на которые приходилось идти в школьные, студенческие и аспирантские годы.
(Продолжение следует.)
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2013-10-09 06:22 pm (UTC)Что же касается скорости: мне кажется, что если рецензент не откладывает написание рецензии в долгий ящик, то это уже очень хорошо.
no subject
Date: 2013-10-09 07:05 pm (UTC)no subject
Date: 2013-10-09 07:28 pm (UTC)Насколько подобные "подсказки" прозрачны для авторов, мне трудно судить. По своей инициативе, я не обращаюсь к рецензируемым авторам с сообщениями, что мол здрасьте, хочу вам рассказать, что являюсь вашим рецензентом (видя в том некое нарушение против принятых обычаев, и не желая никого ставить в неловкое положение). В то же время, если в моем разговоре с автором он заводит речь о своей работе, которую я рецензирую, я предпочту прямо признаться, что рецензент -- это я, нежели допускать ситуацию, в которой мое поведение может интерпретироваться как неискреннее.
no subject
Date: 2013-10-09 09:35 pm (UTC)Понятно, что применительно к "понтовым" журналам такой подход несколько нелеп, но по факту я в связи с этим просто избегаю писать рецензии для понтовых журналов. Ссылаюсь на занятость; иногда -- и на то, что вопрос не стоит моего внимания, или что меня самого в этих понтовых журналах не печатают, так что я не могу ничего знать про их уровни.
Что касается скорости -- кому или для чего это "уже очень хорошо"? Как я имел уже случай отмечать на этих страницах, гражданам, не знающим, кто я такой, не следует ко мне обращаться. Знающие же -- знают и то, что пунктуальность по части выполнения работ в обещанные сроки никогда не относилась к числу моих достоинств.
Студентам своим я так и говорю (одному уже говорил, по крайней мере) -- дела делаются либо ко времени, либо по существу. Это несовместимые требования. Я ко времени могу на встречу придти, занятие придти проводить могу ко времени (в известном приближении). Рецензирую я не ко времени.
И кстати, обещанных, но так никогда и не выполненных работ -- за мной числятся горы. А про редкие по-настоящему важные дела я хвастаюсь тем, что -- в конце концов, как показывает опыт, они обычно оказываются у меня сделанными. Иногда на год позже, чем ожидалось; иногда и на пятнадцать лет.
Если говорить о страданиях несчастных авторов, ожидающих моих рецензий, то, в конечном итоге, их судьба зависит от них самих. Если бы господа авторы статьи про скобочки -- которые, кстати сказать, безусловно, большие молодцы, что придумали эту конструкцию -- пошли в своем молодечестве еще дальше и додумали ее до естественной общности -- может быть, ее даже и не послали бы мне на рецензию.
А так, ну да, нужен рецензент, который сможет объяснить редакции и самим авторам, что там у них написано. Ну, хорошо, я на самом деле очень рад, что на то, что я могу делать, еще есть какой-то спрос. Но жить как-то нужно не только авторам, но и рецензенту.
На протяжении тех месяцев, что эта статейка пролежала у меня в статусе overdue, она верно служила мне прекрасным предлогом, чтобы отвергать все менее желательные просьбы о рецензировании, ссылаясь на перегруженность. См. выше.
"Вы ко мне не приставайте, у меня тут одна статья уже год лежит." -- "А, ну тогда ладно. Удачи." Вот и поговорили.
no subject
Date: 2013-10-10 06:32 am (UTC)